Многие годы я с пониманием относился к Владимиру Путину и его государственной политике. Убежден, что его роль в России 2000-ых почти мессианская. Он сохранил страну от развала и бесконтрольного бандитизма. Утихомирил Чечню. Стабилизировал ситуацию в Дагестане и Ингушетии. Наладил стабильный экономический процесс.

Даже когда отменили выборы глав субъектов федерации, я отнесся к этому с пониманием. Подобная централизация уместна при условии постоянных террористических угроз, особенно в северокавказском регионе. Очень много народностей, слишком влиятельный исламистский фактор.

Даже осложненная процедура проведения уличных акций, – тоже понятна. Опасно расшатывать систему, которая так сложно удерживается вкупе тысячами мелких связей и факторов. Очень много внешних сил, стремящихся дестабилизировать ситуацию внутри этой страны.

Россия – слишком огромное и слишком сложное государство. Оно развалится в прямом смысле слова, если там строить западную общественную модель. Именно поэтому евросоюзовское и американское политическое давление на Россию по факту ее внутренних правил и традиций я всегда считал бестактным и неуместным.

Путин – силен. Очень. Его реальный внутренний рейтинг никогда не падал ниже 60%, а сейчас – свыше 70%. Сегодня он самый влиятельный и могущественный политик в мире. TIME и Forbes тоже так думают. Никто не смеет в геополитических вопросах не оглядываться на Москву.

Но в 2008 году Путин начал переступать межу. Причем не в переносном смысле. В прямом смысле. Он переступил межу ближнего своего. Вначале в Грузии – 2008 год. Потом в Украине – 2013 год.

Он начал разделять народы, культивировать вражду, сеять ссору между близкими. Он покусился на святое – на братство народов и семей. Принес боль и слезы. Прямо в дома, в квартиры, в хаты. Слезы не в переносном смысле, а в прямом. В Грузии люди плакали. В Украине люди плачут. По щекам текут соленые капли. Не метафизически. Физически.

Владимир Путин был избран создавать величие своей страны. Он мог навсегда войти в историю, как отец новой России. Но теперь этот человек превращается в символ агрессии, боли и слез. Логика истории и цивилизации такова: переступившие такую межу плохо заканчивают. И чаще всего, аналогично – в боли и в слезах.